Дневник наблюдений

Дни стали похожи на пластмассовые штампованные бусины, собранные в дешевое украшение. От их одинаковости хочется рвануть нитку, на которую они нанизаны и краткий миг наблюдать, как всё это сыпется к чертям. Потом… потом ничего…

Подъем в 6:00. Одеревеневшее за короткую ночь тело отказывается двигаться. Я плетусь с закрытыми глазами в ванную, минус пятнадцать минут. Сделать кофе, рухнуть в кресло, еще минус пятнадцать минут. Еще пятнадцать минут и гулкая лестница, холодная машина – колесо со скрипом завертелось.

7:30. Привет, мама. Левый глаз полузакрыт. Лицо растерянное. Кажется, что сон ее не отпустил и день подтвердит, что так и есть. Зубные протезы. Тонометр. Таблетки. Один и тот же набор слов и действий. Я – автомат, машина, робот.  Мечтают ли андроиды об электроовцах? Ноль, единица, блэкаут.

Я бреду по раскатанным колеям снега на остановку. Маршрут пройден на сто десять раз. Сегодня сто одиннадцатый. Или сто двадцать третий. Не важно. Холод. Автобус. Холод.

Всего-то 9 утра! Я чувствую усталость, словно день окончен. Кофе. Завтрак. Погнали! Работа пиявкой вытягивает последние силы. Каждый написанный текст – подвиг. Каждый проект – надрыв. Каждый звонок - испытание. Я выкачиваю из себя силы и чувствую, как механизм насоса бьется в сухом колодце. Пусто.

Алло, мама, время 13:30 пора выпить обеденную таблетку. Да, ты пила таблетки утром. Я приходила. Я точно приходила. Ничего страшного что ты не помнишь. Надо выпить таблетку, она на столе. Да, уже день, среда. Я была утром, ты просто забыла, так бывает. Выпей таблетку. Утром ты уже выпила, сейчас надо выпить обеденную. Ты ела? Надо поесть! Выпила таблетку? Молодец! Вечером приеду. Да, утром я уже была. Пока.

Конвейер движется, если ты не работаешь, тебя намотает на ленту. Давай! Пиши. Звони. Говори. Думай, черт тебя подери! Думай! Делай! Я выкуриваю полпачки сигарет. Не обедаю. Делаю что-то лишенное смысла. Зимой ужасно рано темнеет.

Да, выйду в 17:30, ок. Магазин. Молоко должно быть 3,2%. Только Нелюбинское. Только в пакетах. Хлеб ржано-пшеничный, но не белый. И не серый.

Привет, мама. Да, уже вечер. Я купила продукты. Хочешь кефир? Кислый… А булочку? Сладкая… Тогда может яблоко? Твердое… Я смотрю на человека, который ничего не хочет и мне страшно. Это худшее, что может случится – жить и ничего не хотеть.

Вечерняя пробка. Качающийся фонарь у подъезда. Распахнутая пасть ноутбука, из которой торчат острые зубы недоделанной работы. Я что-то доделываю, дописываю, додумываю. Чувствую, как чернота букв просачивается в круги под глазами. Тяжелые веки. Наркоманские медленные движения. Невнятный ужин. Слова. Буквы. Знаки. На часах равнодушные четыре глаза полуночи.

Медленно тащусь в ванную, прячусь в пижаму, упаковываюсь в броню одеяла. Спать. Вечно спать в счастливом неведении!

Алло. Да, мама. Я была у тебя утром и вечером. Сейчас два часа ночи. Да, ты выпила таблетки. Да я была у тебя дважды. Ничего страшного. Ложись спать, завтра утром приеду как обычно.

Щелк!

Еще одна бусинка скатилась по ниточке времени.

ноябрь
это всегда испытание на прочность,
а не слабо ли тебе зимовать здесь снова?
жить в полутьме в экстазе слившихся будней,
покупать антидепрессанты под честное слово.
биться за световой день до первой крови,
накачиваться зинфанделем и витаминами,
надеяться, что с погодой изменится жизнь вскоре.
мечтать о солнце, упругой заднице, миллионах,
считать старость покоем, а смерть благом,
да просто ждать, когда захочется просыпаться,
а не орать каждый день благим матом,
что опять наступил ноябрь

Когда я видела салон красоты "Медея" - я недоуменно хмыкала
Когда видела аптеку "Медея" - я уже нездорово хихикала
Когда я увидела магазин одежды (OMG!) "Медея" - я уже ржу. Даже позиционирование придумала современное: Шубы с полонием для любовницы мужа. Недорого.

Что за любовь к Медее в народе?

P.S.
Если кто не любитель античных мифов, то напомню, что Медея известна тем, что убила брата и отца помогая аргонавтам добывать Золотое руно, а после, когда ее возлюбленный решил жениться на другой, она погубила соперницу подарив ей наряд пропитанный ядом, после чего умертвила своих детей от неверного Ясона и смоталась.

***

Иногда мне кажется, что во мне закончились слова и даже буквы. Совсем.

Я просыпаюсь каждое утро словно после наркоза и чувствую, что во мне ничего нет, я выпотрошена с безжалостной хирургической аккуратностью.

Мне нечего сказать, нечего написать, нечего подумать.

Я отпочковываюсь от раскладушки и как робот-пылесос бегу по периметру дня, изредка присасываясь вместо аккумулятора к чашке кофе или потаенной сигарете.

Я есть, но меня как бы и нет.

А воздушный шарик на веревочке бьется, бьется, натягивает веревку в струну, тянется к небу, но мы то знаем, что впереди не полет, впереди сморщенная вялая цветная тряпочка на асфальте где-то между лужей и оберткой от шоколадного батончика…

Герда Сондерс родилась в 1949 году. В 61 год ей поставили диагноз, который если отбросить медицинские тонкости можно назвать сосудистой деменцией. Сейчас ей 70 лет. Наверное, нельзя быть полностью готовой к смерти и интеллектуальному угасанию, но Герда Сондерс сделала, что смогла. Она написала книгу о деменции, где препарировала себя, свою жизнь и свое ухудшающееся состояние. Она подписала все необходимые бумаги, чтобы, когда болезнь окончательно сожрет ее мозг, ее близкие могли осуществить эвтаназию или ассистированное самоубийство.

Меня спросили недавно, зачем ты, человек боящийся смерти и деменции, читаешь книги об этом? А надо заметить, что параллельно с Гердой Сондерс я сейчас читаю книгу о буднях сотрудницы крематория. Что я могу ответить? Так я работаю со своими страхами. Я хочу научиться останавливать ползущую внутри жуть, когда на грани сна и бодрствования, я понимаю, что когда-то вот также умру и более ничего и никогда. Я самонадеянно считаю себя высокоинтеллектуальным человеком. Ну, ладно, может не высоко, а среднестатистически. В любом случае, считается, что чем умнее человек, тем жестче будет его деменция, если она приключится. И мне надо уметь останавливать захлестывающую меня панику, когда я не могу вспомнить имя, дату или какой-то факт.

Герда Сондерс написала прекрасную книгу. Да, она местами путанная и сумбурная, да в ней есть научные неточности и возможно даже серьезные физиологические ошибки, да она полна цитат и парафраз. Но сам факт существования этой книги меня восхищает. Да, я в курсе, что жанр «биография болезни» сейчас популярен и «Последний вздох памяти» не то, чтобы новаторский прорыв в своем жанре. Просто мне стала симпатична эта женщина в процессе чтения.

Сондерс родилась в ЮАР, и как верно отмечено в аннотации, части посвященные жизни в Африке напоминают Дж. М. Кутзее (во всяком случае ту единственную его книгу, что я читала – «Бесчестье»). Сондерс рассказывает глубоко личные вещи, которые могут шокировать здорового человека и, с которыми надо как-то жить, если у тебя деменция. Как быть, когда не можешь найти выход из торгового центра? Как пережить то, что зеркало показало - ты надела бюстгальтер поверх футболки? Как ответить на взгляд близкого человека, который с ужасом смотрит, как ты пытаешься пристегнуться в самолете молнией от сумки?

Герда Сондерс совместила дневник деменции с биографией и историей семьи, а научно-популярные данные с художественно-лирическими отступлениями.  Получившийся текст вызывает у меня уважение, восхищение и печаль.

Мне жаль, что эта женщина исчезает день за днем из нашего мира.

Когда я подхожу к больнице, у меня желируются ноги и внутри все вянет, но сказать чего я боюсь – не смогу. Просто, кости словно превращаются в поролон и все сминается в бесформенную кучу.

Ступени, переходы, лестницы, коридоры, до боли знакомые лица персонала.

В инсультном отделении, все пациенты - «бабули» и «дедули». Не то, чтобы от большой любви, но санитарок мало, больных много, запоминать имена бессмысленно, а работа есть работа – надо вкинуть таблетки, накормить, переодеть… Вот и несется со всех палат: «Бабуля, не вставай, лежи! Баба, ешь! Деда, открой рот! Дедуля, проснись, давление померим!».

Беззащитность слабых телом и разумом людей вызывает оторопь и ужас.

Даже в самом невменяемом и расхристанном состоянии бабушки больше всего переживают, что подгузники им порой меняют медбратья: «Куда полез, ирод, убери руки от бабки нехристь, ебиттвоюмать!».

Хорошо, если дежурит Таня, Анна Ивановна или Антон, они помогут, если попросить. Хуже если Костя – Костя грубый, ленивый, у него на все ответ: «Потом посмотрят, потом к ней подойдут, потом поменяют». Алишер старается: «Бабушка, - говорит он с сильным акцентом, - зачем ты не ешь? Мы же договорились, что ты кашу кушаешь, а то сил не будет».

Читала материал, где доктор, работающий уже лет двадцать заграницей, рассказывал, как важно искоренить коррупцию в медицине, как она мешает и вредит. Наверное, он прав. Наверное, приплачивая санитаркам, я тем самым допускаю, что другой больной будет дольше лежать в грязном подгузнике, что другую бабушку не свозят в душ, что чье-то самочувствие не будут проверять так часто… Но, во-первых, это будет кто-то другой и я переживу эту вину. А, во-вторых, я плачу за иллюзию, что все будет нормально и мне немного легче.

Когда идешь через палату, кажется, что война, госпиталь и раненные солдатики зовут в твоем лице своих близких: «Галя, иди сюда», «Настя, ну подойди, ты что такая!», «Маша! Маша! Маша!».

Старушка, лежащая у окна, с каждым днем все больше становится похожа на мою мать и я уже не боюсь не узнать ее в этом инфантильном пожилом ребенке.

Никогда не любившая детей, я теперь понимаю, как попадают в ловушку слияния молодые мамочки. Я перестаю существовать как я, и то и дело из меня выскакивают: «Мы поели, мы пописали, мы дошли до окна, мы сегодня молодцы».

Каждый день в моем новом мире похож на предыдущий: заставить себя встать, заставить себя умыться, заставить себя работать, заставить себя прийти в больницу в обед, заставить себя работать, заставить себя прийти в больницу вечером, заставить себя работать, заставить себя умыться, заставить себя уснуть…

Это хорошо. Это временное и ложное чувство стабильности, как если присесть отдохнуть на минном поле – сейчас не рвануло, ты жива, дыши, смотри на небо, кури, пей пустырник, набирайся сил, тебе еще нужно заставить себя сделать следующий шаг…

А потом случается то, чего ты боишься.

Ты еще едешь в такси, тренируя дзен и вспоминая все психологические практики, чтобы не орать, а  в очередной раз спокойно объяснить, мол, так и так, мама, надо брать с собой сотовый, когда идешь к соседке на несколько часиков поболтать…

А все уже случилось.

И скорая едет мучительно долго, и голос диспетчера кажется отвратительно равнодушным, и слова не лезут из горла, вещи падают, сонные соседи, носилки, фельдшер дремлет в дороге и пожилой охранник грызет семечки в приемном покое….

Что случилось?

Да. Нет. Восемьдесят. Дочь. Восемь девятьсот шесть девятьсот пятьдесят пять. Кольцо не снимается, там сустав.

Заберите носок. Приезжайте завтра.

А у худенького молоденького медбрата нет валерьянки. И вода в туалете отдает железом. У таксиста рэп…

И потом в реанимации ты понимаешь, что жизнь была прожита неправильно. Надо было учиться в медицинском. На кого угодно, только чтобы одногруппник, однокурсница, преподаватель, хоть кто-то был здесь и поговорил с тобой. Чтобы хоть кто-то поговорил с тобой. Чтобы понять.

Санитары шутят. У сестер в халатиках мигают мобильники. Нельзя. Ждите.

У вас кто? А у меня дочь. В коме. Здесь под дверью реанимации особый мир людей с воспаленными глазами в призрачных одноразовых халатах, сбитых шапочках и нелепо висящих масках. С 13:00 до 14:00.

Никаких прогнозов. Сами понимаете. Ничего не надо.

А потом, когда переводят из реанимации, ты на миг думаешь, что все закончилось, а оно только началось…

Пахнет едой, дерьмом и хлоркой. Голые старухи, распятые на кроватях. За окном солнце и где-то внизу – бабочки, белка, дятел с красной грудкой…

Нет, мама, мы не дома. Что? Прости, я не поняла. Холодно? Вот одеяло. Нет, мы не поедем сейчас домой. Что? Прости, я не поняла. Прости, я не поняла. Прости, я…

Оказывается, умение жить одним днем – великое искусство. И когда приходит момент его необходимости выясняется, что ты не умеешь не думать, не планировать, не ждать…

Хочешь водички? Чаю? Пюрешечку? Что это? Правильно, яблоко! Ты молодец! Нет, мы не дома. Что? Прости, я не поняла. Холодно? Вот второе одеяло. Так лучше? Нет, мы не поедем сейчас домой. Что? Прости, я не поняла. Прости, я не поняла. Прости, я…

Выясняется, что ты не можешь просто принимать происходящее, не стремиться к большему, не надеяться…

Мы не дома. Мы поедем домой потом. Не вставай. Посмотри на меня. Что? Прости, я не поняла. Конечно, я тебя не брошу. Нет, мы не поедем сейчас домой. Что? Прости, я не поняла. Прости, я не поняла. Прости, я…