Дневник наблюдений

Когда я видела салон красоты "Медея" - я недоуменно хмыкала
Когда видела аптеку "Медея" - я уже нездорово хихикала
Когда я увидела магазин одежды (OMG!) "Медея" - я уже ржу. Даже позиционирование придумала современное: Шубы с полонием для любовницы мужа. Недорого.

Что за любовь к Медее в народе?

P.S.
Если кто не любитель античных мифов, то напомню, что Медея известна тем, что убила брата и отца помогая аргонавтам добывать Золотое руно, а после, когда ее возлюбленный решил жениться на другой, она погубила соперницу подарив ей наряд пропитанный ядом, после чего умертвила своих детей от неверного Ясона и смоталась.

Казалось бы, Григоренко играет на легковесном, несерьезном фэнтезийном поле, но нет, пусть не обманывает читателя Мать огня, говорящая с людьми, приходящие духи мертвецов и остяцкий Агасфер по имени Кукла Человека. Александр Григоренко словно возвращает эпос в российские современные полноправные литературные жанры. И сразу наделяет его традиционными эпическими драмами – борьба с судьбой, борьба с богами, борьба с собой.


В первых двух частях романа нет времени, оно измеряется теплом и холодом, ростом детей и кочевьями. Нет и пространства, тайга, река — это и есть весь мир. Тем неожиданнее и даже чужероднее показалась мне третья часть. Загнанная в рамки календаря и географии она бьётся как пойманная в сеть рыба, отличаясь от остального текста и словно поневоле снова возвращающаяся в эпическое русло к финалу.


Три имени судьбы - три героя: ребенок, мужчина, старик или раб, воин, калека или ищущий, нашедший, потерявший.


Эпос и мифы всегда отличались жестокостью и роман об Ильгете не исключение - море крови льется со страниц не хуже, чем у Джорджа Мартина, ведь это сейчас смерть изгнана у нас за скобки жизни, а в древности и эпосе - она полноправный герой повседневности.


История Ильгета разворачивается на очень подробном этнографическом фоне, несмотря на то, что повествование порой уходит в сказания и магические события, автор успевает рассказать нам много о жизни северных народов – как делать стрелы, ходить на зверя, ставить чумы, встречать гостей, ухаживать за стариками, растить детей. Не специалист, но как по мне, так все эти описания кажутся очень аутентичными.


В целом, интересный опыт чтения для человека в детстве, увлеченно читавшего античные мифы и сказки Дмитрия Нагишкина.

Когда я подхожу к больнице, у меня желируются ноги и внутри все вянет, но сказать чего я боюсь – не смогу. Просто, кости словно превращаются в поролон и все сминается в бесформенную кучу.

Ступени, переходы, лестницы, коридоры, до боли знакомые лица персонала.

В инсультном отделении, все пациенты - «бабули» и «дедули». Не то, чтобы от большой любви, но санитарок мало, больных много, запоминать имена бессмысленно, а работа есть работа – надо вкинуть таблетки, накормить, переодеть… Вот и несется со всех палат: «Бабуля, не вставай, лежи! Баба, ешь! Деда, открой рот! Дедуля, проснись, давление померим!».

Беззащитность слабых телом и разумом людей вызывает оторопь и ужас.

Даже в самом невменяемом и расхристанном состоянии бабушки больше всего переживают, что подгузники им порой меняют медбратья: «Куда полез, ирод, убери руки от бабки нехристь, ебиттвоюмать!».

Хорошо, если дежурит Таня, Анна Ивановна или Антон, они помогут, если попросить. Хуже если Костя – Костя грубый, ленивый, у него на все ответ: «Потом посмотрят, потом к ней подойдут, потом поменяют». Алишер старается: «Бабушка, - говорит он с сильным акцентом, - зачем ты не ешь? Мы же договорились, что ты кашу кушаешь, а то сил не будет».

Читала материал, где доктор, работающий уже лет двадцать заграницей, рассказывал, как важно искоренить коррупцию в медицине, как она мешает и вредит. Наверное, он прав. Наверное, приплачивая санитаркам, я тем самым допускаю, что другой больной будет дольше лежать в грязном подгузнике, что другую бабушку не свозят в душ, что чье-то самочувствие не будут проверять так часто… Но, во-первых, это будет кто-то другой и я переживу эту вину. А, во-вторых, я плачу за иллюзию, что все будет нормально и мне немного легче.

Когда идешь через палату, кажется, что война, госпиталь и раненные солдатики зовут в твоем лице своих близких: «Галя, иди сюда», «Настя, ну подойди, ты что такая!», «Маша! Маша! Маша!».

Старушка, лежащая у окна, с каждым днем все больше становится похожа на мою мать и я уже не боюсь не узнать ее в этом инфантильном пожилом ребенке.

Никогда не любившая детей, я теперь понимаю, как попадают в ловушку слияния молодые мамочки. Я перестаю существовать как я, и то и дело из меня выскакивают: «Мы поели, мы пописали, мы дошли до окна, мы сегодня молодцы».

Каждый день в моем новом мире похож на предыдущий: заставить себя встать, заставить себя умыться, заставить себя работать, заставить себя прийти в больницу в обед, заставить себя работать, заставить себя прийти в больницу вечером, заставить себя работать, заставить себя умыться, заставить себя уснуть…

Это хорошо. Это временное и ложное чувство стабильности, как если присесть отдохнуть на минном поле – сейчас не рвануло, ты жива, дыши, смотри на небо, кури, пей пустырник, набирайся сил, тебе еще нужно заставить себя сделать следующий шаг…